«Хотелось зайти поглубже, а не просто придумать костюм или найти рог». Режиссер Алина Насибуллина — о съемках фильма «Шурале» в Татарстане

В апреле этого года стало известно, что компания Bosfor Pictures и кинопрокатная компания «Вольга» снимают в Татарстане и Московской области полнометражный фильм «Шурале». С поэмой Габдуллы Тукая у него, кажется, будет мало пересечений, зато в ленте снимутся рэпер Хаски, Рузиль Минекаев и Нурбек Батулла (ходят слухи, по-татарски в фильме заговорит не только он), а саму картину режиссирует Алина Насибуллина, игравшая в фильмах «Как Витька Чеснок вез Леху Штыря в дом инвалидов», «Хрусталь» и «Надо снимать фильмы о любви».

Пока съемочная группа не покинула Татарстан (на момент выхода материала — покинула), редактор «Инде» Камиль Гимаздтинов встретился с Алиной и поговорил о том, где происходит действие ленты, будет ли у Шурале свисать грудь и действительно ли на идею картины повлияла «Мифология казанских татар» Якова Коблова и Каюма Насыри.

Впервые ты публично заявила о фильме про Шурале, кажется, в 2023 году. Тогда ты говорила, что на ленту тебя вдохновила книга Коблова и Насыри «Мифология казанских татар».

Не совсем так — книга вдохновила меня не на ленту, а на присутствие в ней Шурале. Сам фильм я писала с 2021 года или даже с 2020-го. Он всегда был про мир леса, мир духов. Действие происходило на пилораме — то есть [и в месте] использования природы, и среди леса как некой силы, влияющей на героев. Мне важно было эти два мира связать между собой.

Уже существовало несколько драфтов сценария, но он не назывался «Шурале», персонаж там даже не присутствовал. Фильм не складывался вообще никак, потому что лес оставался обезличен. И тогда я случайно наткнулась в «Мифологии» на это слово. Не то чтобы я впервые его прочитала, я знала, кто такой Шурале. Но так бывает, наверное, — из случайных неслучайностей состоит жизнь: Шурале все собрал, дополнил, расставил на места. Каким-то магическим образом сделал фильм интересным и важным.

Это, кстати, очень звучное название. Даже безотносительно содержания оно почему-то отображает мой фильм. Не знаю почему. На уровне ощущений он должен называться так.

Ты исследовала этот образ или положилась только на внутреннее ощущение от него?

Конечно, было бы странно его не изучить. Я исследовала всю мифологию — и поволжскую, и тюркскую. И, естественно, опиралась на свой опыт при этом, свое ощущение: как и что из этого я могу использовать. В итоге даже Нурбек Батулла сказал, что получилось очень точно, — мы, кстати, дружим, и он участвует в нашем кино. Вышло передать не чудище с рогом, которое пугает детей, а нечто на совсем другом уровне.

А как найденные образы Шурале повлияли на историю в фильме? Будет ли у персонажа рог или свисающая грудь?

Что-то вошло. Например, щекотка — сложно от этого отказаться — или боязнь у Шурале воды. Что-то мы придумали сами. Про те же свисающие груди, кажется, размышляли, но тут нашей задачей было передать мысль, а не изобразить, как это существо видели другие. Мы ведь не экранизируем произведение «Шурале», он просто есть в этом фильме как образ леса, один из духов, часть невидимого мира.

Для меня было важно не зайти на территорию фэнтези или сказки. Это не плохие жанры, но у нас мистический триллер, кино о том, что может произойти с каждым из нас. Поэтому висящие груди, естественно, могут быть, но хотелось не идти по штампам, а придумывать что-то самим. Тут Шурале может быть не существом, не человеком, а просто состоянием. Шурале как то, что происходит с другим, — так тоже может быть. Хотелось зайти поглубже, а не просто придумать костюм или найти рог.

Как часто и плотно ты сталкивалась с татарской мифологией и культурой до работы над фильмом?

Я приезжала каждый год к бабушке и проводила в Бавлах, Альметьевске лето. Она из простой татарской деревни, у меня все родственники там на кладбище лежат, и я не исключаю, что сама буду. Я чувствую соединение с этой землей и сопричастность с этой культурой. Она мне не чужда, хоть и не органична с детства: я росла в Новосибирске, в другой среде. Но родители у меня живут в Татарстане последние десять лет, так что отчий дом давно тут.

Интересно ли тебе раскапывать собственную национальную идентичность в работе над этим фильмом?

У меня ведь не прямо татарский фильм. Конечно, я много раскапываю, играя в нем. Когда ты сама писала, придумывала и сама играешь, иногда пересекаешься с тем, о чем даже не догадывалась. Сталкиваешься с культурой, людьми, языком — я его чуть-чуть знаю, но еще учу. Это способ погрузиться в идентичность в том числе, как-то определить ее для себя. Думаю, я не одна такая, кто живет и в целом не понимает, кто он. Просто человек, у тебя есть родители, ты из какого-то города. У тебя не всегда даже есть возможность почувствовать принадлежность к какому-то народу: татарам, бурятам, якутам — и все же вы можете объединиться не просто под понятием «русский», оно слишком объемное.

Но это такие вещи, которые хорошо сказать, а почувствовать странно. Что это значит — ну вот такие у нас, татар, похороны, ритуалы, но при чем здесь я? Да, я в детстве [участвовала в ритуалах], но не понимаю, что должна при этом чувствовать и как я к этому отношусь вообще. Если у меня есть такая сцена в кино — на самом деле нет, но допустим, — что это значит вообще? «А у нас вот так»? Ну, здорово.

Мне не таким путем хочется пойти, хотя ничего плохого в нем не вижу. Для меня этот фильм — скорее про соединение с землей, про мир видимый и невидимый на этой земле. Но это может быть и на другой земле, и на третьей земле. Потому что такое чувство есть у всех. Я использовала татарскую мифологию, потому что мне она понятнее всего. Но я не исключаю, что когда-нибудь могу снять фильм про Байкал и бурятскую землю — она мне тоже близка и почему-то очень отзывается. Я могу и про эту землю снять, и про этот мир тоже, не живя там.

Съемки в Татарстане — не какой-то дипломатический жест?

Нет, это очень важно. И [продюсер] Ваня [Яковенко] тоже все понимает. Все-таки нам пришлось везти сюда группу актеров, это достаточно непросто для производства, но мы снимаем часть фильма здесь — очень важную, сакральную часть, — на этой земле.

А где будет происходить действие фильма?

В сценарии есть большой город, но я не хотела бы называть его «Москва» или «Казань». Действие может происходить и там, и там — пусть это будет «Касва».

В фильме есть город и не-город — только это важно.

Из твоих интервью разных лет складывается ощущение, что идея фильма дожила до 2025-го практически в неизменном виде. Как тебе удалось ее удержать?

Это действительно удивительно. Наверное, потому, что в ней есть вещь, которая меня тревожит, беспокоит, о которой хочется говорить: конфликт природы и искусственности вокруг нас. Мы природу используем, хотим ее обхитрить, использовать в своих целях. Меня это триггерит и волнует.

К тому же в фильме есть линии и персонажи, которых интересно развивать. Так долго я не просто ждала, а улучшала и прорабатывала [сценарий]. И не зря на самом деле трудилась. Чему-то надо было дорасти, где-то мне надо было дорасти или встретить человека, который мне поможет, — продюсера, команду, соавторов.

Этот фильм в том числе про персонажей, которых я очень хорошо знаю в жизни, и мне интересно перенести их в кино, доработать взаимоотношения. При этом фильм будет близок многим — он не занудный, не сложный и достаточно легок для восприятия. Я верю, что получится зрительское кино, но это можно проверить только когда его посмотрят (смеется).

Что помогало тебе в работе над фильмом? Случались ли внезапные откровения?

Я начинала эту историю писать, когда училась в МШНК (Московская школа нового кино. — Прим. «Инде») у [Дмитрия] Мамулии в мастерской полного метра. Тогда я должна была написать за год сценарий: сразу думала делать его под себя и искала героиню. Изначально она была блаженной — поэтому у меня родилась Маргарита из «Фауста». Это то, от чего я просто оттолкнулась и пошла дальше. Маргарита, лес… И вот, пожалуйста, мы получили Шурале (смеется).

Два года назад я была на фестивале «Дух огня» с коротким метром. Там был обаятельный якутский режиссер с классным фильмом, который сказал: «Я посмотрел, как вот тот автор снимает фильм, и сделал так же». Я подумала: мы такие тупые все, выпендриваемся, а на самом деле все так делают. Я бы мечтала ответить как он, но все не совсем так. Конечно, есть какие-то мэтры, чьего уровня ты хочешь достичь, но это не значит, что я хочу снимать такое же кино.

Я люблю Зайдля, Триера — не все фильмы, но Триер крутой. У него очень цельные миры. И мое кино не похоже на эти ленты совсем, они просто произвели на меня впечатление. Та же «Меланхолия» или «Рассекая волны». Даже, как бы это пошло ни звучало, Тарковский. Это кино, после которого я стала другой, что-то со мной случилось.

Я мечтаю быть режиссером, который способен так влиять на зрителя. Не просто его развлекать, хотя в этом ничего плохого нет. Но мне нравится, когда все происходит параллельно. Мне не хочется ни в какие рамки вставать: ни авторского, ни зрительского кино, но быть совсем на территории безыдейности тоже неинтересно. Повторять то, что делают все остальные, — просто скучно.

В «Шурале» ты одновременно играешь и режиссируешь. У тебя уже был такой опыт в кино или театре?

Был клип, всего три съемочных дня — тоже опыт как-никак. А до этого я много в театре ставила, но у меня даже мысли не возникало там играть. Ну и в своих первых коротких метрах тоже желания не было. Мне очень нравится на самом деле быть режиссером.

Я решила написать материал под себя, потому что все-таки тоже актриса, а лучше, чем я, меня не сможет понять ни один режиссер. Тем не менее, когда я уже писала, думала, что не буду играть там, это очень тяжело и самонадеянно. Но в итоге звезды совпали именно так.

У тебя нет выбора ждать — ты просто не успеешь снять. Осталось всего несколько съемочных дней (интервью прошло 14 мая. — Прим. «Инде»), и мне уже не страшно говорить, что у нас получилось. Получился дуэт, который очень важен был для меня, — наверное, так. Дни, когда у меня нет появления в кадре и я просто режиссер, воспринимаются как выходной: это тоже сложно, но ты хотя бы не находишься в невероятном напряжении, одновременно играя и контролируя весь процесс.

Спасает оператор Антон Петров — моя вторая половина в кино. Я могу положиться на него, не пересматривать все дубли. Я знаю, что он хорошо снимет.

В прошлом году ты играла у Романа Михайлова в «Надо снимать фильмы о любви». Как тебе работа с ним? Изнутри его фильмы так же похожи на сон, как снаружи, или в процессе чувствуется холодный профессиональный расчет?

Профессиональный расчет и Рома Михайлов — разные планеты. Мы просто приехали на съемки и просто снялись — снова случайные неслучайности. Не до крайней степени, конечно, но ощущалось все именно так. Приходишь на площадку — и сразу: «давай говори», «делай», «будь». Рома умеет аккумулировать пространство и людей, создавая из этого кино. Но при этом он все придумывает заранее. В этом, наверное, есть и профессиональный расчет — он в первую очередь математик. Но когда Рома говорит: «да снимайте кино как я» — ну, так просто нельзя. Только ты можешь, Ром, так снимать кино. Держать в голове свой фильм и погружать в него реальность вокруг себя требует очень большого таланта и энергии. Рома этим горит.

Он ведь сыграл у меня в фильме одну из главных ролей, так что я рада, что наши вселенные пересекаются и дальше.

О чем ты будешь снимать потом?

Я много об этом думаю, у меня уже есть два сценария. Один — полумюзикл, веселенький и достаточно зрительский. Но он про кино — продюсеры бегут от таких историй как от огня.

Еще есть классная история про Байкал — хотелось бы как-то ее раскачать. И, наконец, фильм, который я буду снимать, может, лет через 10−15. Он очень большой, сложный, и до него еще надо расти.

А так — куда понесет ветер.

Фото: Гульназ Зайнутдинова